В первые годы становления независимого Эстонского государства крайне важно было организовать и наладить экономическую жизнь. оказалось Очень сложным оказалось выстроить – трудности были с производством и реализацией продукции. Необыкновенно остро стоял вопрос привлечения в страну валюты, которую можно было получить либо за счет иностранных кредитов, либо поставок за рубеж продуктов питания, в первую очередь картофеля и спирта, а также лесоматериалов. Особенно привлекательным казался экспорт лесоматериалов, поскольку разработка леса требовала относительно небольшого начального капитала, а леса, казалось, в стране было в избытке.


Процесс восстановления, залечивания ран Первой мировой войны, требовал большого объема древесины, а важнейшие государства-экспортёры продукции лесоперерабатывающей промышленности пока ещё не вышли на довоенный уровень. Эстонская лесная промышленность в это время сумела мобилизоваться довольно быстро, и экспорт лесоматериалов сыграл важную роль в становлении государства.

Поскольку других статей экспорта не было или же они имели несущественное значение, вывоз лесоматериалов в 1920 году ни много ни мало 64,1% от всего объема экспорта. В число лесоматериалов включали как продукцию лесоперерабатывающей промышленности – пиломатериалы, бумагу, целлюлозу и спички, так и сопутствующие продукты: мясо дичи, ценные меха, лесные ягоды и грибы. В период с 1922 по 1939 год лесопродукты в денежном выражении составляла в среднем 30% всего государственного экспорта. Основную часть круглого леса и пиломатериалов экспортировали в Англию и Голландию, а в 1930-е годы – в Германию. Целлюлозу в основном везли в Англию, США и Францию.

С конца 1920-х годов эстонская целлюлозно-бумажная промышленность сосредоточилась в основном на выпуске сырья, поскольку реализовать бумагу стало довольно трудно. Главным изделием стала целлюлоза. Балансы ели составляли до 90% сырья, а остальной объем обеспечивала сосна и осина. Крупнейшей бумажной фабрикой была Põhja Paberi ja Puupapivabrik (Северная фабрика по производству бумаги и древесного картона). В 1930-е годы в Эстонии насчитывалось около 300 лесопилок.

Наращиванию производства целлюлозы препятствовала нехватка сырья – баланса ели, запасы которой истощились. Экономический кризис 1930-х годов помог осознать необходимость расширить экспорт продукции, выпускаемой на базе отечественного сырья. В 1935 году по разряду крупного производства проходили 4 бумажные фабрики, и первые две имели подразделение производства целлюлозы, и остальные – фабрики древесной массы, а кроме них были еще два небольших производства по выпуску древесной массы.

В 1938 году был запущен новый целлюлозный комбинат в Кехра, тогда – один из самых современных в Европе, на котором было налажено производство целлюлозы сульфатным методом. Он позволял использовать на комбинате сосновые балансы, а это в свою очередь способствовало развитию лесной промышленности, снизило нагрузку на ельники и позволило использовать сосну, полученную в ходе рубок ухода.

Источники:

• Eesti 1920-1930. Arvuline ülevaade. 1931. Riigi Statistika Keskbüroo. Tallinn
• Meikar, T. 1982. Metsasaadused kodanliku Eesti ekspordis. Metsamajandus. Tallinn.
• Meikar, T., Nurk, T. 2001. Tselluloositööstusest Eestis. – Akadeemia nr. 2.

Лесное образование в период Эстонской Республики

В 1920 году произошло важное событие для дальнейшего развития лесного дела в Эстонии: на сельскохозяйственном факультете Тартуского университета открыли лесное отделение. Однако оно не решило так уж быстро проблему нехватки высших кадров в лесном секторе. Выход был найден в создании при Тартуском университете в 1920-1922 годах двух курсов по лесоводству. Выпускников этих курсов в первую очередь взяли на работу заместителями лесничих, но не исключалась и возможность получить место лесничего.

Для подготовки лесотехников в Вольвети (Тихеметса) было открыто лесотехническое училище с двухлетним обучением, а при нём в 1931 году основали класс лесников с годовым обучением. В обоих случаях требовалось как минимум предварительное 6-ти классное образование.

В 1921 году учебной базой лесного отделения Тартуского университета стало Ярвсельяское лесничество, в котором сначала было образовано учебное лесничество, а позже – учебно-опытное лесничество. До 1944 года его возглавлял профессор Андрес Матизен (Mathiesen), а на месте эксплуатацией леса заведовал лесничий. Матизен был и первым преподавателем лесного отделения университета.  

За двадцать первых лет обучение на лесном отделении прошли 569 человек, из которых только 6 – женщин. Для работы в государственном лесоводстве не нужен был диплом, было достаточно было пройти теоретический курс.

Источники:

• Etverk , I.(toim.) 1998. Eesti riigimetsad ja nende majandamine 1918-1998. Metsaamet. Tallinn
• Meikar, T (koost.).1993. Tartu Ülikooli Põllumajandusteaduskonna Metsaosakonna üliõpilased (1920-1944). Akadeemilise Metsaseltsi Toimetised I. Eesti Metsainstituut. Tartu

 

Первые годы независимости – трудные времена в лесном деле

В первые годы независимости объём и характер рубок диктовала сложная экономическая ситуация. И в первую очередь – топливный кризис. Для организации и проведения рубок 5 декабря 1918 года при министерстве промышленности и торговли был образован центральный топливный комитет. В уездах создавались местные топливные комитеты. Для экономии расходов топливный комитет зачастую проводил рубки кварталами, игнорируя все лесохозяйственные требования. Положение характеризует ходатайство одного акционерного общества, которое просило, чтобы им разрешили на лесосеках лесничеств спиливать пни покороче. Низкое качество работ и игнорирование правил привели к серьёзным разногласиям между главным лесным управлением и топливным комитетом.

Реальный объем рубок определяли экономические и политические решения. Значительное число чрезвычайных масштабных рубок было проведено с 1922 по 1940 год, при этом игнорировались требования экономического роста. Крупнейшая среди них – так называемая валютная лесосека. В 1925 году по предложению министра экономики Страндманна появились так называемая валютная лесосека – на хорошо доступных участках выделялась делянки размером до 10 гектаров, а всего на аукционы за валюту выставляли 6600 гектаров лучшего леса, чтобы поправить финансовое положение государства, и остановить падение курса марки. Продать удалось только 3533 гектара, но ситуация в стране все-таки стабилизировалась и марку спасли.

В 1932 году местным мызникам обещали, что тем, кто до земельной реформы (национализации) взял немецкое гражданство, в качестве компенсации за отчужденные мызы будет разрешено вырубить 2000 гектаров хвойного леса. Такие лесосеки стали называть баронскими делянками. В трудные годы становления республики в наших лесах появилось множество лесосек с интересными названиями, например, «делянки поселенцев», «поляны топливного комитета», «еврейские поляны». В 1920 году в новообретённых государственных лесах было более 56 тысяч гектаров лесосек, которые в силу условий произрастания не смогли бы обновиться естественным путём. В 1926 году площадь лесосек увеличилась уже до 10% всей территории лесных земель.

Из речи Андреса Матизена в Тарту 25 января 1924 годa:

«Я предвижу, что чиновнику лесного дела предстоит пережить еще не один тяжёлый год, когда на его глазах его усилия по созданию лесных культур росчерком пера какого-то землемера будут превращены в выпас, который затопчет скот. С тяжёлым сердцем придется вам разрешать пустить в дело топор там, где ему пока ещё рано появляться. Но нашу земельную реформу нельзя остановить на полпути, её надо завершить, не смотря на то, что лесам придётся принести большую жертву. И вот тут как раз и есть самый тяжелый момент: постоянное непонимание с обеих сторон, постоянные недоразумения. Поселенцы зачастую и знать не хотят о том, что лес дозволяет рубку только в определённых местах, как и буханку можно начинать резать только с определённого места, иначе и то, и другое засохнет. Больно слышать необоснованные упрёки , ещё больнее – резать буханку с обоих концов. Но если в чрезвычайных обстоятельствах  благополучие народа неминуемо и убедительно требует, то делать это надо, предпринимая экстренные меры для предотвращения последующего высыхания. Однако нельзя молча проходить мимо тех, кто смотрят на наш лес, как на неисчерпаемый источник, как на неисчерпаемое богатство, как на неисчерпаемый резерв капитала, кто заинтересован немедленно состричь здесь купоны, и кто ничуть не боится, что приближается последний квиток. Такие воззрения, если они ещё пребудут, должны быть осуждены самым решительным образом».  

Из речи Оскара Даниэля (Daniel) на «Третьем дне учёных-лесоводов Эстонии» в 1927 году:

“Вряд ли у нас до сих пор хоть одно государственное учреждение попадало под такой перекрёстный огонь, как это делает Päevaleht с Главным лесным управлением. Его обвиняют в попытке дезориентировать правительство республики, в антигосударственной и вредоносной для отечественной лесной промышленности деятельности, игнорировании распоряжений правительства и деяниях, идущих с ними вразрез.

Там, где центральное учреждение никуда не годится, нельзя предположить, что местные исполнительные органы могут быть лучше. И в доказательство самая газета в этом же номере приводит заметку за подписью “гражданин” о “привилегированном ведомстве”, под которым имеется в виду лесное ведомство. Оно может стать крайне опасным для экономики государства, считает автор,  и парализовать работу других ведомств. По его мнению, в составе лесничества есть только две должности, достойные признания – это лесотехник и лесник, а про остальные он подчёркивает, что это сплошное удовольствия и мало работы".

На объем рубок по-прежнему воздействовал топливный кризис. Он начался уже в период Первой мировой войны и задрал цены на дровяную древесину в 1921 году по сравнению с предыдущим годом в три раза, а 1922-1924 – в шесть раз. Зато широкомасштабные рубки лесов, попавших в руки хуторян в результате земельной реформы, породила обратный эффект: в 1928 – 1934 годах дровяной древесины вырубили столько, что она не находила сбыта, цены упали до крайне низкого уровня, и в государственных лесах на очистке трудно доступных дровяных лесосек дровяную древесину стали сжигать вместе с порубочными остатками.

Когда леса поселенцев в значительной части были уже вырублены, зимой 1935/36 года разразился очередной топливный кризис. В 1937 году дровяная древесина поднялась в цене в два раза по сравнению с предыдущим годом. Например, перед дверями канцелярии Тартуского лесничества в дни продажи леса выстраивалась очередь претендентов на дровяную древесину из 200-300 человек. В то время дрова использовали ещё даже на железной дороге и на некоторых крупных промышленных производствах, не говоря уже о глиняной промышленности (требовала сосновых дров), кондитерской (предпочитала ель), колбасной, мясной и рыбной промышленности (ольха).

В 1935/1936 годах древесина составляла 64,5 % всех топливных продуктов, и даже в промышленности среди топливных продуктов дрова были на втором месте после сланца. Для решению топливного кризиса в 1936 году был создан Комитет по регулированию топливного рынка, задачей которого стала радикальная перестройка топливного хозяйства и в первую очередь переориентирование промышленного производства на торф и сланец. Производителей торфа и сланца начало поддерживать государство.

Крупные чрезвычайные рубки для смягчения экономических трудностей проводились в 1930-е годы во время экономического кризиса и в начале Второй мировой войны.

В годы становления республики закладку новых лесных культур тормозила нехватка семенных запасов и посадочного материала. Сушилки для шишек развалились, питомники заглохли. В первые три года после национализации мызных лесов лесные культуры закладывали в основном в старых государственных лесах, в которых был необходимый материал для выращивания леса и кадры лесников, знающих своё дело. В ноябре 1920 года в государственных лесничествах насчитывалось всего лишь 9 пудов (около 148 кг) семян ели. Данные о наличии семян сосны отсутствовали. Для получения семян сосны лесничим разрешили обменивать один лоф (корзину от 42 до 68 литров) сосновых шишек на лоф картошки, при этом рекомендовалось торговаться и занижать объём возмещения. Чтобы уменьшить нехватку семян, начали отчуждать лесные семена. Острая недостача семян ощущалась вплоть до 1923 года, к этому времени объем лесных культур увеличился до 4 тысяч гектаров, и цифра эта не менялась до Второй мировой войны.

Источники:

• Eesti Metsanduse aastaraamat I.1926. Akadeemilise Metsa Seltsi väljaanne. Tartu
• Eesti Metsanduse Aastaraamat II. 1927. Akadeemilise Metsaseltsi väljaanne. Tartu
• Etverk , I.(toim.) 1998. Eesti riigimetsad ja nende majandamine 1918-1998. Metsaamet. Tallinn
• Kallas, A. 2003. Metsanduse radadelt. 85 aastat Eesti metsavalitsemist. Metsaalmanahh. Eesti metsaselts. Tartu
• Meikar, T. 1999. Segased aastad Eesti metsamajanduses (1917-1919). Töid Eesti metsanduse ajaloost II, Akadeemilise Metsaseltsi Toimetised X. EPMÜ Metsandusteaduskond. Tartu
• Paal, H. 1996. Metsakultiveerimine Eestis. Akadeemilise Metsaseltsi Toimetised V. Töid Eesti metsanduse ajaloost. EPMÜ Metsandusteaduskond. Tartu

Побочное лесное пользование в период
Эстонской Республики

В наше время в лес ходят в основном за грибами, за ягодами или отдохнуть, сходить в поход. Люди, хорошо знающие растительный мир и уважающие народную мудрость, собирают лекарственные растения, а охотники отстреливают диких зверей и птиц. В лесном деле такие занятия называют “побочным лесным пользованием”, поскольку главное, чем занимаются в лесу – это выращивание леса и получение древесины.

В прежние времена люди умели значительно лучше пользоваться тем, что можно было получить в лесу. Если у вас не было своего пастбища, скот пасли в лесу, кроме того на лесных покосах, лесосеках и обочинах дорог заготавливали сено как дополнительный корм, опавшие осенью листья и ветки сгребали и использовали в качестве подстилки для скота. Для утепления домов собирали в лесу мох, который также шёл и на подстилку для скота. В некоторых местах в лесных озёрах вымачивали лён, а на болотах резали торф. В государственных лесах всё это можно было делать в соответствии с установленным порядком, на основании разрешений, полученных в лесничестве и в тех местах, которые указывал лесник.

В начале ХХ века широкое распространение получает выпас скота в лесах. После установления независимости Эстонии в стране стали массово создавать поселенческие хутора, которым не хватало пастбищ. Поэтому животных нередко пасли в ближайших к дому лесах.

Для выпаса скота в государственном лесу необходимо было купить в лесничестве пастбищный билет. Сначала такой билет выдавали на весь период выпаса или на половину (на лето), а позже стали продавать билеты и помесячно. Пастбищные земли по качеству разделялись на три класса, от этого зависела цена покупаемого билета. В нём указывался квартал государственного леса и выделение, на котором можно было пасти животных. Место пастуху показывал лесник. Если на таком квартале случался лесной молодняк или какой-нибудь другой участок, запрещенный к выпасу, владелец пастбищного билета должен был сам огородить такое место жердями, чтобы туда не попадали животные. Необходимый для этого материал ему выдавали в лесничестве бесплатно, но работу предстояло сделать самому.

В 1926 году выпас одной коровы в течение лета в лесу первой категории стоил 300 марок (для сравнения – столько же столи в это время 2 килограмма свиного сала на тартуском рынке). За выпас лошади надо было заплатить 375 марок, а овцы – 60 марок. В тех местах, где в государственном лесу проходили осушительные канавы, надо было ещё доплачивать за поддержание их в порядке и очистку

Выпас в государственных лесах нередка становился причиной противостояния лесников и местных жителей. Хуторяне испытывали острую нужду в дополнительных землях для выпаса скота, но в то же время выпас животных входил в противоречие с интересами лесоводства. Кроме прямого ущерба деревьям, топтавшиеся животные повреждали их корни, а в результате по ним распространялись болезни и гниль.

Наличие пастбищных билетов строго контролировалось, так как скот, который пасся в неположенном месте, мог причинить серьёзный вред лесу. Это был самовольный выпас, который по словам учёного лесовода Андреса Матизена (1927) причинил лесам вреда больше, чем самовольные рубки:

“Ущерб, который наносят лесам самовольными рубками, даже сравнить нельзя с ущербом от выпаса. Этот ущерб сразу не бросается в глаза, он станет видимым через несколько десятков лет. Самовольных пастухов следует разделить на два вида: одни заходят в лес тайком, а другие запасаются пастбищным билетом, при этом они даже  не думают пасти в указанном месте. Они направляются туда, где в лесу питание для животных повкуснее, то есть на вырубки. И самая большая головная боль для лесников, которая посторонних наблюдателей только смешит, состоит в том, что браконьеры, откармливая таким образом стадо, наполняют свои кошельки за счёт леса, а некоторые ещё и насмехаются над учёными на страницах газет и в других местах, где можно иронизировать, дескать, вы даже понятия не имеете, как хорошо выпас воздействует на лес, и как это нужно деревьям. На целое лесничество у нас один единственный лесничий, а пасущих скот много, и среди них есть и такие, кто умеет возить пером по бумаге, иди, попробуй там повоевать”.

Попытки ограничить лесной выпас привели к серьёзным разногласиям с местным населением, поэтому лесное управление в 1921 году обязало лесничих для предоставления возможности пасти скот “в некоторых местах понемногу временно отказаться от исполнения директив по лесоводству”. Закон о лесе 1934-го года ограничил выпас в лесах и запретил его на делянках, оставленных для естественного восстановления, в редколесье и на полянах, а также в молодых не присоединенных и по высоте менее 3 метров лесах. Как исключение выпас разрешался в случае, если он был необходим для уничтожения травы, помощи естественному обновлению, или если запрет на выпас мог плохо сказаться на хуторском хозяйстве владельца леса”.

В следующее десятилетие воздействие такого выпаса на леса уменьшилось в связи с тем, что хутора окрепли и стали создавать новые пастбища. В послевоенное время проблема выпаса скота в лесах утратила остроту, поскольку поголовье уменьшилось и количество ровных лугов было достаточным.

В дополнение к лесному выпасу, скоту заготавливали дополнительный корм – косили траву серпом или “жали”. В отличие от выпаса для скашивания травы серпом в лесничестве выдавали билеты именно в молодые хвойные леса, где высокая трава мешала росту молоденьких деревьев. Поэтому жать траву для скота – польза молодому лесу, разумеется, если жнец (жница) знал свою работу и не причинял по неосторожности вред молодым деревьям.

Серпы для травы были с гладким лезвием, в давние времена их ковал деревенский кузнец, а позже покупали готовые. Ручка для cерповища делалась из берёзы или какого-нибудь другого дерева лиственной породы, и её уже выстругивали дома своими руками. Траву косили на межах и на склонах канав. Иногда случалось самовольно косить траву и на лесосеках:

“Если пастбище было бедным, то скоту добывали дополнительное питание. Покупали билет у лесничего, который позволял в недавно посаженном лесу косить траву серпом. Между сеянцами траву жали серпом. И какой-нибудь из безземельных таким образом запасал корм для своих овечек. Иногда косили без разрешения, воровали. Воровали со склонов канав или в кустарнике. Тихомолком набивали мешок, взваливали на спину и, крадучись, уходили. Я и сама немало мешков перетаскала. За четыре версты от дома в болотном кустарнике можно было накосить очень сочной широколистной травы. Она называлась бодяк. Для свиней это было лакомство”.

(Ольга Пийрсильд. Деревня Росма. ERM KV 493)

Собирание мха, опавших листьев, веток

Мох веками применяли для утепления бревенчатых домов. Мхом заполняли щели между брёвен и шиповые соединения. В основном для этого использовали торфяной мох, но иногда и плеврозиум. Мох забивали в щели между брусьями влажным, отжав предварительно большую часть воды.

Собранный в лесу мох использовали и для подстилки скоту вместо соломы. Животные любят мягкую подстилку, а материал подстилки также впитывает экскременты. В прежнее время навоз, копившийся всю зиму, оставляли под животными – превший навоз защищал животных от холода. Навоз перемешанный с подстилкой был незаменимым удобрением, и весной его вывозили на поле.

Обычно в качестве подстилки использовали ржаную или пшеничную солому. На бедных хуторах, где солома также уходила на корм скоту, из леса приносили мох, сгребали хвою и листья или же мелко рубили еловые ветки. В некоторых местах в тяжёлые зимы собирали ягель на подкормку скоту.

Даги Мыттус, потомственный житель Канепи, вспоминает:

“Для подстилки животными собирали в лесу мох. Надо было приобрести билет в лесничестве, и тебе указывали место, потому как нельзя было собирать мох где попало. Для этого были специальные места, где был толстый мох. Его собирали и грузили на лошадь. Дома определяли в сарай, иначе намокнет же. Правда, в основном-то была солома, но если соломы не хватало, то подвозили ещё и мох”.

Для подстилки скоту резали торф

Раньше торф не резали машинами на торфяных полях. Необходимое для хозяйства количество торфа нарезали вручную. Торфяные болота, расположенные на государственных землях, можно было либо арендовать, либо резать торф однократно по билету вторичного пользования. При разработке торфа требовали, чтобы работа велась системно и использовался весь пригодный для резки торф. Преимущественным правом обладали торфяные товарищества. Они объединяли в основном владельцев хуторов, которые располагались поблизости от болота. Их задача заключалась в том, чтобы производить торф как на подстилку для животных, так и для отопления. Дома подсушенный торф, перед тем как дать животным в виде подстилки, измельчали в специальной дробилке. Её называли торфяным волком.

Источники:

• ERM Kv 188, lk 27
• ERA f63 n25 s1322 lk 19
• Metsaseadus 1934.a
• Eesti Metsanduse aastaraamat I.1926. Akadeemilise Metsa Seltsi väljaanne. Tartu
• Eesti Metsanduse Aastaraamat II. 1927. Akadeemilise Metsaseltsi väljaanne. Tartu